- Смотрите, господа союзнику новую параллель заложили, а там явно собираются устраивать новую батарею - говорил он Корну.
- Ваше превосходительство отойдите от бруствера! Ненароком зацепят! - умолял Корн адмирала, но тот упорно продолжал разглядывать изменения на переднем крае. Подзорная труба яркими блестками мелькала в лучах солнца, как бы показывая вражеским стрелкам куда целиться. Несколько пуль ударили рядом с правым рукавом Нахимова, но нисколько не оторвало его от опасного занятия.
- Сегодня они, однако, гораздо метче стреляют - прокомментировал он Корну действия французских стрелков. - А что вот там у них нового?
Нахимов повернул голову вправо и медленно повел туда же медную трубу. Подзорная труба вновь мелькнула на солнце и вокруг головы адмирала, прогудели два свинцовых шмеля, но Нахимов никак на них не среагировал, продолжая высматривать в окружающей панораме, что-то для себя интересное. В этот момент у Корна сдали нервы и вопреки всякой субординации, он резко окликнул адмирала по имени отчеству. Удивленный Нахимов оторвался от трубы, и чуть разогнув спину, стал поворачиваться к своему адъютанту и в это самое мгновение, пуля противника поразила его.
Последний из севастопольских адмиралов вздрогнул от удара пули и сразу стал медленно оседать на землю. Корн едва успел поймать бесчувственное тело и с ужасом для себя увидел, как закатились широко раскрытые глаза Павла Степановича. Вместе с этим, капитан-лейтенант ощутил, как под его правой ладонью, от горячей крови стремительно набухал адмиральский мундир.
Адмирал так и не пришел в сознание, все то время когда его на руках несли с позиции в лазарет к Пирогову. К стенам госпиталя сбежался почти весь Севастополь с одной только надеждой, что хирург сотворит чудо. Под больничными окнами и дверями стояло большая толпа солдат и матросов, и не было среди них ни одного, кто не согласился бы немедленно умереть ради спасения любимого командира.
Осматривая больного, хирург сразу определил, что вражеская пуля пробила Нахимову грудную клетку, повредило легкое и, раздробив лопатку, вышла наружу. Пирогов приложил максимум своих сил и умения и даже чуть больше, но жизнь адмирала висела на волоске.
От обильной кровопотери, кожа его стала пергаментно желтой, а пульс нитевидным. Нахимов несколько раз приходил в себя, открывал глаза, но ничего не говорил. Обводя присутствующих тусклым взглядом, он как бы искал кого-то и не находя закрывал обратно. Находившиеся рядом с ним люди не скрывали своей скорби и горести от тягостного состояния своего вождя и плакали, не стесняясь своих слез, отвернув лицо от ложа больного.
Около двух суток длилось это критическое состояние, и никто не мог сказать, что будет через пять минут, и только рьяно молились господу Богу за своего адмирала. Все это время Пирогов не отходил от постели больного, полностью посвятив себя заботе о Нахимове. Трудно сказать, что сыграло свою положительную роль, искусство врача, мольбы людей, а может все вместе и кое-что ещё, но Нахимов остался жить.
Крайне ослабленный, не способный самостоятельно сдвинуться из-за нестерпимых болей в груди, адмирал со всеми предосторожностями был отправлен в Бахчисарай, а оттуда в Симферополь. Пирогов сильно переживал, довезут ли Нахимова до госпиталя живым, но все обошлось, и больной медленно пошел на поправку.
Когда в русском обществе стало известно о ранении адмирала, во всех храмах обеих столиц прошли торжественные молебны во здравие Нахимова. Все сразу осознали, сколько важен и нужен для России был этот человек, на плечи которого все это время лежало тяжелое бремя о защите Севастополя.
Адмирал был жив, но едва он только оставил осажденный город, как над ним отчетливо замаячил призрак сдачи противник. На место Нахимова Горчаков вновь назначил Остен-Сакен, который сразу отдал приказ о постройке понтонных мостов через севастопольскую бухту для быстрой эвакуации гарнизона и мирного населения на случай падения укреплений Южной стороны.
Князь Васильчиков, генералы Хрулев и Хрущев, вместе с начальником севастопольского порта вице-адмиралом Новосильцевым были категорически против подобных действий. Все они в один голос говорили, что один только вид мостов, сразу породит неуверенность и робость в сердца защитников Севастополя.
- Пока Павел Степанович был с нами, никто и мыслить не мог об оставлении города - возмущались патриоты, но Ерофеич в своем стремлении угодить Горчакову был неудержим.
Сам командующий Крымской армии, ради сохранения численности своих войск, был готов в случаи падения передних рубежей обороны города, незамедлительно оставить Южную сторону Севастополя и отойти к Мекензевым горам. Там, на хорошо укрепленных позициях, он намеривался дать бой противнику, который, по глубокому убеждению генерала, будет очень губителен для врага.
Возможно, это был вполне здравый и реальный план ведения войны, но осуществить его, при присутствии в ставке Горчакова такого фанатичного адепта обороны Севастополя как граф Ардатов было очень нелегко. Практически невозможно. И потому князь был вынужден ждать удобного случая, который позволил бы ему действовать, без оглядки на мнение посланника императора.
Возвращение Ардатова в ставку, совпало с жарким обсуждением у командующего мер по снятию вражеской осады Севастополя. К этому, Михаила Дмитриевича настойчиво пододвигал государя император, воодушевленный удачным отбитием вражеского штурма. Сам Горчаков подобно светлейшему князю Меньшикову не очень верил в успех планируемой операции, но не в силах противостоять нажиму государя был вынужден выставить этот вопрос на общее обсуждение.
Обрадованные июньским успехом, почти все генералы предлагали князю провести широкомасштабное наступление на тыловые позиции противника. Это, по их мнению, если не заставит врага снять осаду то, наверняка отодвинет начало нового штурма Севастополя, который по всем признакам был явно не за горами.
Высказывались различные места нападения русских войск на позиции неприятеля, однако окончательное решение, на совещании так и не было принято. Внимательно выслушав пламенные речи своих собеседников, Михаил Дмитриевич не стал торопиться подводить итоги военного совета. Ему было очень важно знать мнение графа Ардатова, который отсутствовал на этом совете.
Вообще, царский посланник, по мнению князя вел себя очень неправильно. Вместо того чтобы согласно своему положению спокойно сидеть в штабе армии и слушать доклады подчиненных, граф был постоянно занят всевозможными делами, которые, по мнению Горчакова, были совершенно ненужные его положению.
Это в первую очередь касалось постоянной борьбы Михаила Павловича с нечистыми на руку интендантами, которые с ужасом ожидали новых коварных действий со стороны посланца императора.
После очередного громкого разбирательства с мздоимцами, Ардатов на время затихал, и у несчастных снабженцев создавалось впечатление, что интендантские дела его больше не интересуют. Однако по прошествию энного количества времени, граф подобно задремавшему посреди болоту аисту делал резкое движение, и очередная жертва была у него в руках. При этом Ардатов всегда бил наверняка и прихватывал чиновников, как говориться "на горячем".
Поразительная осведомленность Михаила Павловича в интендантских делах объяснялась очень просто. К его двум специальным адъютантам шли многочисленные жалобы с описанием форм чиновничьего притеснения. Простой народ стучал на интендантов как заправский барабанщик, увидав в Ардатове свою реальную защиту.
Конечно, всю черновую работу за графа делали его адъютанты, предоставляя ему лишь готовый результат, которым он и пользовался. Главная его задача заключалась во внезапном появлении в нужном месте, разговоре с казнокрадом холодным безжалостным голосом, и это, как правило, давало быстрый результат. Поскольку одно только имя Ардатова вгоняло в смертельную дрожь представителей крапивного семя.
В их рассказах передаваемых из уст в уста, граф рисовался чистым исчадием ада, ни дня, не проведшего просто так, чтобы не сгубить чиновничью душу или выпить стакан их крови и слез, что было довольно далеко от действительности. Граф, безусловно, карал казнокрадов, но карал по-разному. Иногда видя, что человек сильно напуган, Михаил Павлович считал, что с него вполне хватит этого страха, и отпускал провинившегося, не забыв при этом понизить его в должности или объявив его своим должником.
Долги с чиновников Ардатов собирал довольно необычным образом. Деньги на данный момент не имели для него особой ценности, и потому он брал с должника не ассигнациями или золотом, а делом. Михаил Павлович заставляя провинившегося чиновника в короткий срок сделать ту или иную работу. В основном это касалось снабжения армии порохом, бомбами или провиантом. Так руками самих казнокрадов граф старался исправить их же ошибки и промахи.
